ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПИСЬМА НИ ОТ КОГО
За побег бразильского боа констриктора Гарри досталось по полной катушке. Когда его выпустили из чулана, начались летние каникулы, а Дадли успел добить новую видеокамеру, раздолбать самолет с дистанционным управлением и при первом же выезде на гоночном велосипеде сбить старую миссис Фигг, переходившую на костылях Бирючиновый проезд.
Концу учебы Гарри был рад, но от Дадли и ежедневно навещавших его корешей деваться было некуда. Пирс, Деннис, Малкольм и Гордон были здоровые и тупые, но самым здоровым и тупым был Дадли, а потому командовал он. Остальные с радостью примыкали к его любимому виду спорта – охоте на Гарри.
Поэтому Гарри проводил как можно больше времени вне дома, шатаясь по округе и думая об окончании каникул, где брезжил тоненький лучик надежды. В сентябре он переходил в среднюю школу и впервые в жизни оказывался без Дадли. Дадли зачислили в старую частную школу дяди Вернона – “Смылтингз”. Туда же собирался и Пирс Полкисс. Гарри же определили в местную общеобразовательную школу “Каменные стены”. Дадли это страшно веселило.
– В “Каменных стенах” в первый же день суют головой в унитаз, – поведал он Гарри. – Пойдем наверх, потренируемся?
– Нет уж, спасибо, – ответил Гарри. – В бедный унитаз сроду не совали такой жути, как твоя голова – засорится еще. – И убежал, пока до Дадли не доперло.
Как-то раз в июле тетя Петуния повезла Дадли в Лондон покупать форму “Смылтингза”, оставив Гарри у миссис Фигг. Миссис Фигг стала менее противна. Оказалось, она сломала ногу, споткнувшись об одну из своих кошек, и теперь уже не обожала их до такой степени. Она дала Гарри посмотреть телевизор и угостила кусочком шоколадного торта со вкусом многолетней затхлости.
В тот вечер Дадли гордо маршировал по гостиной в новой форме. Ученики “Смылтингза” носили темно-бордовые фраки, оранжевые бриджи и плоские соломенные шляпы под названием “канотье”. Еще они носили шишковатые палки, чтобы лупить друг друга за спиной учителей. Это считалось хорошей подготовкой к дальнейшей жизни.
Глядя на Дадли в новых бриджах, дядя Вернон хрипло заметил, что это величайшая гордость в его жизни. Тетя Петуния разрыдалась и сказала, что ей просто не верится, что ее пусенька Дадличек такой взрослый красавец. Гарри не решался открыть рот. От еле сдерживаемого смеха у него чуть не лопались ребра.
Наутро, когда Гарри вышел в кухню позавтракать, там страшно воняло. Запах исходил из стоявшего в мойке большого металлического бака. Гарри подошел поближе. Бак был полон серой воды, в которой плавали какие-то грязные тряпки.
– Что это? – спросил он у тети Петунии. Тетя поджала губы – как всегда, когда он осмеливался задать вопрос.
– Твоя новая школьная форма, – ответила она.
Гарри снова заглянул в бак.
– А, – сказал он, – я и не знал, что она должна быть мокрой.
– Не дури, – огрызнулась тетя Петуния. – Я крашу для тебя в серый цвет старые вещи Дадли. Когда доделаю, будет как нормальная форма.
У Гарри появились серьезные опасения, но он почел за благо не спорить. Он сел за стол, стараясь не думать, как будет выглядеть в свой первый день в “Каменных стенах” – наверное, так, будто вырядился в обрывки старой слоновьей шкуры.
В кухню вошли Дадли и дядя Вернон, морща носы от запаха новой формы Гарри. Дядя Вернон, как всегда, развернул газету, а Дадли застучал по столу смылтингзовской дубинкой, которую повсюду таскал с собой.
Тут они услыхали, как в щелке для почты что-то щелкнуло, и на коврик шлепнулись письма.
– Сходи за почтой, Дадли, – сказал из-за газеты дядя Вернон.
– Пускай Гарри сходит.
– Сходи за почтой, Гарри.
– Пускай Дадли сходит.
– Ткни его палкой, Дадли.
Гарри увернулся от палки и пошел за почтой. На коврике лежало три предмета: открытка от сестры дяди Вернона Мардж, отдыхавшей на острове Уайт, коричневый конверт, похожий на счет, и... письмо Гарри.
Гарри поднял письмо и принялся его разглядывать, и сердце зазвенело натянутой тетивой. За всю жизнь ему еще никто не писал писем. Да и кто бы стал ему писать? У него не было ни друзей, ни родственников, он даже не числился в библиотеке и никогда не получал грубых записок с требованием вернуть книги. И на тебе – письмо, да с таким четким адресом, что ошибки тут быть не может:
МИСТЕРУ Г. ПОТТЕРУ, СЮРРЭЙ, ЛИТТЛ УИНГИНГ, БИРЮЧИНОВЫЙ ПРОЕЗД, ДОМ 4, ЧУЛАН ПОД ЛЕСТНИЦЕЙ Конверт был толстый и тяжелый, из желтоватого пергамента, а адрес написан изумрудно-зелеными чернилами. Марка отсутствовала.
Дрожащими руками перевернув конверт, Гарри увидел пурпурную сургучную печать с гербом – лев, орел, барсук и змея, окружавшие большую букву Х.
– А ну, живее, пацан! – крикнул из кухни дядя Вернон. – Чем ты там занимаешься – выискиваешь в письмах бомбы? – И заржал над собственной шуткой.
Гарри вернулся на кухню, не переставая разглядывать письмо. Он протянул дяде Вернону счет и открытку, а сам сел и начал медленно вскрывать желтый конверт.
Дядя Вернон вспорол счет, с отвращением фыркнул и перешел к открытке.
– Мардж заболела, – проинформировал он тетю Петунию. – Съела какую-то дрянь.
– Пап! – вдруг воскликнул Дадли. – Пап, Гарри что-то пришло!
Гарри уже собирался развернуть письмо, написанное на таком же тяжелом пергаменте, как и конверт, но тут дядя Вернон вырвал письмо у него из рук.
– Это мое! – сказал Гарри, пытаясь отобрать письмо.
– Кто это, интересно, станет тебе писать? – фыркнул дядя Вернон, тряхнув письмо одной рукой и пробегая его взглядом. Его красная рожа позеленела быстрее светофора. Но на этом дело не кончилось. В считанные секунды она приобрела цвет бледно-серой засохшей овсянки.
– П-П-Петуния! – выдавил он задыхаясь.
Дадли попытался вырвать письмо, но дядя Вернон высоко его поднял, чтобы тот не достал. У тети Петунии разыгралось любопытство, и она прочла первую строчку. На мгновение всем показалось, что она сейчас грохнется в обморок. Она схватилась за горло и поперхнулась.
– Вернон! Господи, Вернон!
Они смотрели друг на друга, словно позабыв, что Гарри и Дадли все еще в комнате. Дадли не привык, чтобы его игнорировали. Он треснул отца дубинкой по голове.
– Хочу прочитать письмо! – громко заявил он.
– Это я хочу его прочитать, – возмутился Гарри, – оно мое.
– Пошли вон, вы оба, – каркнул дядя Вернон, запихивая письмо обратно в конверт.
Гарри не шевельнулся.
– Я ХОЧУ СВОЕ ПИСЬМО! – крикнул он.
– Дай мне посмотреть! – требовал Дадли.
– ВОН! – взревел дядя Вернон, схватил Гарри и Дадли за шкирку и вышвырнул в коридор, захлопнув за ними дверь. Гарри и Дадли тут же молча схватились за место у замочной скважины; победил Дадли, и Гарри, не замечая, что очки повисли на одной дужке, распластался на животе, приложив ухо к щелке между дверью и полом.
– Вернон, – говорила тетя Петуния дрожащим голосом, – посмотри на адрес – откуда они могли узнать, где он спит? Ты не думаешь, что они следят за домом?
– Следят – шпионят – а может, даже ходят по пятам, – пробормотал дядя Вернон с безумным видом.
– Но что же делать, Вернон? Может, ответить? Сказать, что мы не хотим...
Гарри видел, как начищенные черные туфли дяди Вернона ходят взад-вперед по кухне.
– Нет, –ответил он наконец. – Нет, мы его проигнорируем. Если они не получат ответа... Да, так лучше всего... ничего не будем делать....
– Но...
– Чтоб в моем доме ни-ни, Петуния! Разве мы не поклялись, когда его брали, что искореним всю эту опасную ересь?
В тот вечер, вернувшись с работы, дядя Вернон совершил нечто такое, чего никогда еще не делал – зашел к Гарри в чулан.
– Где мое письмо? – спросил Гарри, как только дядя Вернон протиснулся в дверь. – Кто мне пишет?
– Никто. Оно адресовано тебе по ошибке, – коротко пояснил дядя Вернон. – Я его сжег.
– Ничего не по ошибке, – гневно возразил Гарри, – там было написано про мой чулан.
– МОЛЧАТЬ! – рявкнул дядя Вернон, и с потолка свалилась пара пауков. Он несколько раз глубоко вздохнул и выдавил из себя улыбку, правда, довольно болезненную. – Эээ... кстати, Гарри... насчет чулана. Мы тут с тетей подумали... ты из него уже вырос... мы считаем, что лучше б ты переехал во вторую спальню Дадли.
– Зачем? – спросил Гарри.
– Не задавай вопросов! – гаркнул дядя. – Тащи наверх барахло, сейчас же!
В доме Дурслей было четыре спальни: одна – дяди Вернона и тети Петунии, вторая для гостей (обычно сестры дяди Вернона Мардж), в третьей спал Дадли, а в четвертой он хранил игрушки и вещи, которые не вмещались в первую. Гарри же перенес из чулана все свои вещи за один заход. Он сел на кровать и осмотрелся. Тут все почти было поломано. Подаренная месяц назад видеокамера валялась на маленьком заводном танке, на котором Дадли однажды наехал на соседскую собаку; в углу пылился его первый телевизор, разбитый ногой, когда отменили его любимую передачу; здесь же стояла огромная клетка для попугая, которого Дадли обменял в школе на настоящее духовое ружье, лежавшее на полке с погнутым дулом после того, как Дадли на него сел. Другие полки были завалены книгами. Это было единственное, до чего, кажется, никто никогда не касался.
Снизу доносился рев Дадли:
– Я не хочу, чтоб он там жил!.. Мне нужна эта комната!.. Пусть убирается!..
Гарри вздохнул и растянулся на кровати. Вчера он отдал бы все на свете, лишь бы оказаться здесь. Сегодня бы он лучше сидел в чулане с письмом, чем здесь без письма.
На другой день за завтраком все молчали. Дадли был в шоке. Накануне он вопил, колотил отца смылтингзовской палкой, прикидывался больным, пинал мать и кидался черепахой в крышу оранжереи, но комнату ему так и не вернули. Гарри вспоминал вчерашнее утро, горько сожаля о том, что не распечатал письмо еще в коридоре. Дядя Вернон и тетя Петуния обменивались мрачными взглядами.
Когда прибыла почта, дядя Вернон, явно стараясь угодить Гарри, послал за ней Дадли. Было слышно, как по дороге он колошматит дубинкой куда ни попадя. Затем раздался крик:
– Тут еще одно! “Мистеру Г. Поттеру... Бирючиновый проезд, дом четыре, самая маленькая спальня...”
Дядя Вернон с задушенным хрипом вскочил со стула и понесся по коридору, преследуемый Гарри. Дяде Вернону пришлось повалить Дадли на пол и силой вырвать письмо, что оказалось непросто, потому что сзади у него на шее повис Гарри. После минутной заварушки, в которой каждому крепко досталось смылтингзовской палкой, дядя Вернон выпрямился, тяжело дыша и сжимая в руке письмо Гарри.
– Пошел в чулан... то есть, в спальню, – прохрипел он Гарри. – Дадли... уйди... говорю тебе, уйди.
Гарри долго мерил шагами спальню. Кто-то знал, что он переехал из чулана и не получил первого письма. Значит, они попробуют еще? И на этот раз Гарри точно знал, что все получится. У него родился план.
Чиненый-перечиненый будильник затрезвонил в шесть утра. Гарри быстро заткнул его и тихо оделся. Ни в коем случае нельзя будить Дурслей. Он прокрался вниз, не включая света.
Он хотел дождаться почтальона на углу Бирючинового проезда и первым забрать письма для дома номер четыре. Сердце бешено колотилось, пока он крался по темному коридору к парадной двери, и...
– ААААААА!
Гарри так и подпрыгнул – он наступил на что-то большое и мягкое, лежавшее на дверном коврике – что-то живое!
Наверху зажегся свет, и Гарри с ужасом увидел, что это большое и мягкое – дядино лицо. Дядя Вернон лежал в спальном мешке у парадной двери, явно для того, чтобы помешать Гарри осуществить план. Поорав на Гарри с полчасика, дядя послал его за чашкой чаю. Гарри грустно поперся на кухню, а когда вернулся, почту уже принесли – прямо на колени дяде Вернону.
Гарри увидел три письма с адресом, написанным зелеными чернилами.
– Я хочу... – начал было он, но дядя Вернон прямо у него на глазах порвал письма на мелкие кусочки. В тот день дядя Вернон не пошел на работу. Он остался дома и намертво заколотил щель для писем.
– Понимаешь, – объяснял он тете Петунии с полным ртом гвоздей, – если они не смогут доставлять свои письма, они сдадутся.
– Сомневаюсь, Вернон.
– О, у этих людей мозги работают иначе, Петуния, они не такие, как мы с тобой, – ответил дядя Вернон, пытаясь забить гвоздь куском принесенного тетей Петунией фруктового кекса.
В пятницу Гарри пришло не менее дюжины писем. Так как они не пролезали в щель, их просунули под дверь, вставили с боков, а несколько даже пропихнули через маленькое окошко в ванной.
Дядя Вернон опять остался дома. Он сжег все письма, вооружился молотком с гвоздями и забил досками щели вокруг парадного и черного входа так, что никто не мог выйти из дома. Работая, он напевал:и вздрагивал от малейшего шороха.
В субботу ситуация начала выходить из-под контроля. В дом попало двадцать четыре письма для Гарри, свернутых и спрятанных в двух дюжинах яиц, переданных тете Петунии совершенно сбитым с толку молочником через окно гостиной. Пока дядя Вернон в бешенстве звонил на почту и в молочную лавку, пытаясь отыскать виновных, тетя Петуния перемалывала письма в кухонном комбайне.
– Кому это так приспичило с тобой пообщаться? – изумленно спросил Дадли у Гарри.
Воскресным утром дядя Вернон сидел за столом изнуренный и слегка больной, но счастливый.
– По воскресеньям почты нет, – бодро напомнил он, намазывая мармелад на газету, – сегодня не будет чертовых писем...
В этот момент в дымоходе что-то засвистело и стукнуло его по затылку. В следующую секунду из камина пулей вылетели письма – штук тридцать-сорок. Дурсли пригнулись, а Гарри подпрыгнул, пытаясь поймать хоть одно.
– Вон! ВОН!
Дядя Вернон схватил Гарри поперек живота и выкинул в кори-дор. Следом выскочили тетя Петуния и Дадли, закрывая лица руками, и дядя Вернон захлопнул дверь. Было слышно, как в комнату сыплются письма, рикошетом отскакивая от пола и стен.
– Ну все, – произнес дядя Вернон, пытаясь сохранять спокойствие, но выдергивая клочья из усов. – Через пять минут чтоб все были собраны. Мы уезжаем. Складывайте только одежду. И не возникать!
Он был так разъярен – да еще без половины усов, – что спорить никто и не решился. Через десять минут, проломившись через заколоченные двери, они сели в машину и рванули к шоссе. На заднем сиденье хлюпал Дадли – отец треснул его за то, что он задержался, пытаясь запихнуть в спортивную сумку телевизор, видеомагнитофон и компьютер.
Они все ехали и ехали. Даже тетя Петуния не решалась спросить, куда они едут. Временами дядя Вернон делал разворот и некоторое время ехал в обратном направлении.
– Оторваться... оторваться, – бормотал он при этом.
За целый день они ни разу не остановились ни поесть, ни попить. Когда сгустились сумерки, Дадли заскулил. У него в жизни не было такого дурацкого дня. Он проголодался, пропустил целых пять передач и вообще ни разу еще не проводил столько времени, не замочив ни одного компьютерного пришельца.
Наконец на окраине большого города дядя Вернон остановился у мрачной гостиницы. Дадли и Гарри досталась комната – две сдвоенные кровати с сырыми затхлыми простынями. Дадли захрапел, а Гарри не спал, сидя на подоконнике, глядя вниз на огни проезжающих машин и размышляя....
Завтракали они заплесневелыми кукурузными хлопьями и гренками с холодными маринованными помидорами. Не успели они доесть, как к столу подошла хозяйка гостиницы.
– Извиняюсь, но нет ли среди вас мистера Г. Поттера? У меня... этих... целая сотня, на конторке.
Она показала письмо, на котором зелеными чернилами было написано:
МИСТЕРУ Г. ПОТТЕРУ, КОУКВОРТ, ГОСТИНИЦА “ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ”, НОМЕР 17
Гарри попытался схватить письмо, но дядя Вернон стукнул его по руке. Хозяйка так и застыла.
– Я их заберу, – сказал дядя Вернон, быстро встал и вышел за нею из столовой.
– Дорогой, может, лучше вернемся домой? – робко предложила тетя Петуния несколько часов спустя, но дядя Вернон, похоже, не слышал. На что он надеялся – никто не знал. Он завез их в чащу леса, вылез, огляделся, покачал головой, сел в машину, и они снова двинулись в путь. То же произошло и посреди распаханного поля, и в центре подвесного моста, и наверху многоярусного гаража.
– Папа сбрендил, да, мам? – уныло спросил Дадли уже днем, когда дядя Вернон припарковался на берегу моря, запер их в машине и исчез.
Начался дождь. Крупные капли забарабанили по крыше автомобиля. Дадли захлюпал.
– Сегодня понедельник, – причитал он. – Вечером будет “Шоу великого Умберто”. Я хочу остановиться, где телевизор.
Понедельник. Гарри кое о чем вспомнил. Раз сегодня понедельник – а насчет дней недели на Дадли благодаря телевизору можно было положиться, – значит, завтра, во вторник, Гарри исполнится одиннадцать лет. Конечно, его дни рождения бывали не особо веселыми – в прошлом году Дурсли подарили ему вешалку для куртки и пару старых носков дяди Вернона. Но все равно, не каждый же день тебе исполняется одиннадцать.
Дядя Вернон вернулся, улыбаясь. Он держал длинный узкий сверток, и когда тетя Петуния спросила, что это он купил, ничего не ответил.
– Нашел идеальное место! – объявил он. – Пошли! Вылезайте!
Снаружи было очень холодно. Дядя Вернон показал на нечто вроде большой скалы посреди моря. На вершине ютилась самая убогая лачужка, какую только можно себе представить. Ясно было одно – телевизора там нет.
– Вечером обещают шторм! – радостно сообщил дядя Вернон, хлопнув в ладоши. – А этот джентльмен любезно согласился одолжить нам лодку!
К ним подсеменил беззубый старик, указывая со злорадной ухмылкой на старую шлюпку, прыгающую на серо-стальных волнах.
– Я уже припас провизии, – сказал дядя Вернон, – так что все не борт!
В лодке было еще холоднее. Ледяные брызги и капли дождя заползали за шиворот, а в лицо хлестал морозный ветер. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем они добрались до скалы, и дядя Вернон, спотыкаясь и поскальзываясь, повел их к разломанному домику.
Внутри был сплошной кошмар – сильно воняло водорослями, сквозь дыры в деревянных стенах завывал ветер, а в очаге было сыро и пусто. В домике было всего две комнаты.
Провизия дяди Вернона оказалась пакетиком чипсов на каждого и четырьмя бананами. Он попытался развести огонь, но пакеты от чипсов лишь зачадили и скукожились.
– Вот бы письма пригодились, да? – весело заметил дядя Вернон.
Дядя пребывал в распрекрасном настроении. Очевидно, он решил, что с почтой в шторм до них не добраться. Гарри был согласен, хотя его эта мысль совершенно не радовала.
Как только стемнело, разразился обещанный шторм. Брызги высоченных волн ударялись о стены лачуги, а ветер свирепо гремел в грязные окна. Тетя Петуния нашла во второй комнате заплесневелые одеяла и устроила Дадли постель на изъеденном молью диване. Они с дядей Верноном ушли в соседнюю комнату, где стояла бугристая кровать, а Гарри пришлось отыскать самый мягкий кусочек пола и съежиться под самым жидким и рваным одеялом.
Ураган бушевал все сильнее и яростнее. Гарри не мог уснуть. Он дрожал и ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, а желудок сводило от голода. Храп Дадли тонул в низких раскатах грома, зарядивших ближе к полуночи. Светящийся циферблат часов, свисавших с края дивана на жирном запястье Дадли, показывал, что через десять минут Гарри стукнет одиннадцать. Он лежал, глядел, как бегает по кругу секундная стрелка, приближая день его рождения, и спрашивал себя, вспомнят ли об этом Дурсли и где сейчас автор писем.
Осталось пять минут. Гарри услыхал снаружи какой-то треск. Авось, крыша не проломится, хотя, может, после этого станет теплее. Четыре минуты. Может, когда они вернутся, в доме в Бирючиновом проезде будет столько писем, что он стащит хотя бы одно...
Три минуты. Это море так хлестнуло по скале? А (две минуты) что за странный хруст? Может, скала обваливается?
Минута – и ему стукнет одиннадцать. Тридцать секунд... двадцать... десять... девять – может, разбудить Дадли, пусть позлится – три... две... одна...
БУМ!
Хижина вздрогнула, и Гарри резко сел, уставившись на дверь. За нею кто-то стучался, чтоб его впустили.
